Сквозь шум слышал, что по 1-му в 22.50 будет передача. Может быть и ошибся.
в известиях много и хорошо написали, а с утра совсем тихо было.
=============================
На всякий случай лучше на сайте сохранить.
======================================
30 ноября 2012, 11:35 | Культура | Алексей Певчев «Большой Голливуд никогда не скатывался в музыкальный ширпотреб»
Эдуард Артемьев — об электронной музыке как идеологической диверсии, опасности религиозной розни и собственных ролях в кино
Фото: Екатерина Штукина
30 ноября композитору Эдуарду Артемьеву, одному из главных российских кинокомпозиторов, пионеру электронной музыки, исполняется 75 лет. Накануне юбилея он побеседовал с обозревателем «Известий».
— Сейчас то, что происходило в Московской экспериментальной студии электронной музыки, вспоминают всё чаще. То, что в 1960–1970-е там делали вы, Софья Губайдулина, Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, переоценить невозможно. В чем была особенность той атмосферы?
— Думаю, это было связано с тем, что я попал туда в 23 года, и всё казалось легко и замечательно. Там еще работали Александр Немтин, Олег Булошкин, Шандор Каллош, там сформировался как композитор Владимир Мартынов. Мы делали то, что нам было интересно. В советское время это было непросто, ведь музыка тоже попадала в область идеологии. До какого-то момента спасло студию то, что ей определили функцию прикладного жанра: обслуживать кино, театр, ТВ, определили «оформительскую» роль.
— Вы работали с первыми синтезаторами АНС и Synthi-100. Можно ли сказать, что это результат, которого вы достигли, — совместный плод тандема «физиков и лириков»?
— Мы всё время пересекались. После консерватории я попал к Евгению Мурзину в его «почтовый ящик», который занимался противоракетной обороной Москвы. Мурзин убедил военное начальство, что синтезатор не только музыкальный инструмент, но еще и может кодировать любые сообщения, после чего они не поддаются расшифровке. Кстати, это было правдой.
— Студия была закрыта с удивительной формулировкой: «с целью повышения уровня советской электронной музыки».
— Электронная музыка была в авангарде, а это течение было представлено такими одиозными фигурами, как Штокхаузен, Луиджи Ноно. Хотя, на счастье, Ноно был близок с коммунистами. Имена же Даллапикколы и Лучано Берио в ту эстетику не вписывались. Чудо, что усилиями Евгения Мурзина студия вообще была когда-то открыта. Даже две пластинки фирма «Мелодия» выпустила.
— В «Солярисе» ваша музыка вплеталась в прелюдию Баха и всё вместе исполнялось на синтезаторе. Здесь претензий со стороны цензоров не было?
— В кино всё воспринималось через образы, и это было спасением для направления. Считалось, что синтезатор — прикладная машина и просто создает шумы. Когда же в зале Союза композиторов я исполнял часть своей электронной симфонии, случился скандал.
— В чем была особенность работы над фильмами Тарковского и Михалкова?
— При работе в кино самое важное — попадать в стилистику, которую тебе предлагает режиссер. Тарковский говорил о философии картины, а музыки не касался. Говорил: «Решай сам, я тебе всё изложил», и это было самое трудное, хотя трений у нас практически не было. С Михалковым важно найти адекватное решение, но он всё понятно объясняет. В «Цитадели» и «Исходе» он изменил подход. Если ранее от меня требовались 1–2 яркие темы, то здесь было важно угадать характеры и состояния. Этот неожиданный импрессионизм был непривычен, но Михалков обладает невероятной энергетикой, с которой я, кажется, попадаю в резонанс и чувствую, что нужно на уровне образов. Музыку меняли даже на этапе записи ее оркестром.
— Наверное, самое ужасное, если у режиссера есть музыкальное образование.
— Андрон Кончаловский — яркий тому пример. Он великолепно знает музыку, в курсе всех событий и сам играет. Я что-то делаю, наконец нащупал. И тут ему нужно взглянуть в партитуру, а я это очень не люблю. Здесь нет волюнтаризма, что-то он четко вылавливает, и потому в результате я прислушиваюсь к нему. В рок-опере «Преступление и наказание», казалось, ну, отпустил бы композитора, но нет! Зато всё происходит не без пользы.
— Работа над этой рок-оперой у вас заняла десятилетия. Игра стоила свеч?
— Почему-то Кончаловский решил, что именно я смогу это сделать, и свято в это верил. Сейчас я скажу, что по этому сочинению можно судить, что я собой представляю как композитор. Здесь я сделал всё, что хотел. Нашелся замечательный продюсер Александр Вайнштейн. Сейчас надо поставить это на сцене, но пока нет средств.
— Когда-то вы первым сказали добрые слова в адрес рока. Насколько я знаю, вы пришли к этой музыке через дебютный альбом King Crimson. А кто был дальше?
— King Crimson повергли меня в шок. Знаю, что группа Yes, услышав этот альбом, тоже потеряла дар речи. Мне нравились Led Zeppelin и их вокалист Роберт Плант, Jethro Tull, Gentle Giant, Mahavishnu Orchestra, Genesis, ELP. Возможно, это не рок, чистый рок, но группы — оттуда. Рок — это колоссальное чувство, это энергия, потрясшая мир.
— Сейчас вы выделяете кого-то из молодых композиторов?
— Недавно из Англии вернулся Артем Васильев. Он преподавал в Королевской консерватории более 10 лет. Знаю, что он работал с Говорухиным над новой картиной. Васильев — высокообразованный музыкант, мощного западного уровня. Вот он наиболее яркий.
— Как вы относитесь к тому, что музыка всё больше уходит в интернет?
— С этим ничего не сделаешь, это данность. Музыка была последним бастионом профессионализма. Ей нужно было учится, ее было нужно осваивать. Сейчас порой музыку в кино делает уже не композитор, а программа. Я уже лет 20 назад предполагал, что так случится. Это же как с поэзией: сочинять стихи родным, заниматься стихоплетством умеет каждый. Что-то подобное происходит и с музыкой, но я уверен, что возникнут композиторы, которые встанут над этим.
Вся наша жизнь, и особенно искусство, стала частным случаем интернета. Количество информации превышает возможность в этой лавине разобраться. Один мой знакомый в начале посчитал, что интернет — это Вавилонская башня, а спустя лет пять он же сказал, что благодаря Сети человечество снова становится одним существом.
Главное сейчас — преодолеть религиозную рознь. Раньше казалось, что выше религии нет ничего, а в итоге она оказалось самым страшным разделением человечества. И в первую очередь виноваты в этом религиозные деятели.
— Когда говоришь о кинокомпозиторах, то в первую очередь приходят имена Артемьева, Петрова, Таривердиева, Зацепина, Доги, Рыбникова, Дашкевича, а из западных с ходу — разве что Эннио Морриконе и Нино Рота. Означает ли это, что наши сильнее?
— Почему-то вы не назвали Джона Уильямса. В Америке сейчас сконцентрированы самые мощные силы. Большой Голливуд никогда не скатывался в музыкальный ширпотреб, и музыка там всегда была безупречна. У нас же всё разрушилось, и пошел поток самодеятельности, кино снималось мало, молодые только учились и приглашали лишь композиторов нашего поколения. Но сейчас брешь стала заполняться. Голливудская система, придуманная Уильямсом, при которой музыка строится по кадру, уникальна. Я очень увлекся этой школой и работаю только в этой манере. Логика музыкальная имеет свое развитие, а логика кадра — свое, и надо это как-то соединить, и это очень увлекательное занятие!
— А кто для был для вас главным кинокомпозитором?
— В детстве — Дунаевский и его музыка к «Детям капитана Гранта» и «Весне». У Дунаевского удивительно светлая энергетика. Создать вот это ощущение бесконечной радости мог только редчайший композитор с неповторимым мировосприятием. Я думаю, что если бы он уехал в Америку, то превзошел бы Гершвина.
— Над чем вы работаете сейчас?
— Делаю картину с Николаем Лебедевым. «Легенда № 17» — биографический фильм о Валерии Харламове, который был очень трагической фигурой. Следующая работа — михалковский «Солнечный удар», запись музыки к нему назначена на начало апреля.
— Вас не печалит, что Эдуарда Артемьева, создавшего огромное количество замечательной музыки вне кино, неизменно относят к кинокомпозиторам?
— Ну, если считать музыку для кино чем-то второстепенным... Но меня это всё равно не расстраивает. Музыка к кино — отдельный жанр.
— Сами в кино не снимались по-хитрому, как Эльдар Рязанов на бегемоте?
— Три раза. В фильме «Арена» — я тогда только закончил консерваторию, и был объявлен кастинг на роль тапера, а мой друг рассказал, что есть возможность подзаработать. Позже в раннем фильме Михалкова «Без свидетелей» — в нем нет моей музыки, но я дирижирую оркестром. И вот сейчас в «Солнечном ударе» появлюсь в эпизоде, в роли помощника фотографа, которого играет Саша Адабашьян.
http://izvestia.ru/news/540600
0
